Бегство Керенского. Краснов под Петроградом, октябрь (ноябрь) 1917 г Часть 2

Бугаев А.. Очерки истории гражданской войны на Дону (февраль 1917 г. - февраль 1918 г.). Гл. 2.2. - Ростов н/Д. - 400 с., 2010 http://scibook.net/istoriya-voennaya/ocherki-istorii-grajdanskoy-voynyi-donu-fevral.html

Из Гатчины пришёл починенный броневик «Непобедимый». Вместе с ним, на автомобилях - Керенский в сопровождении адъютантов и всё тех же двух поклонниц, которые были совершенно не к месту и вызвали лишь недоумение у казаков. Краснов доложил обстановку и предложил Верховному вернуться в Гатчину. Однако Керенский остановился перед толпой сдающих винтовки стрелков и, встав на сиденье автомобиля, вновь произнёс речь. Краснов приказал енисейцам сопровождать министра-председателя. Солдаты, забросив винтовки в кузов подошедшего грузовика, мирно направились к казармам.

Но у Орловских ворот парка членам Царскосельского ВРК и большевикам из солдат удалось вновь сорганизовать оставшихся. Развернулись и пошли, окружая казаков, стрелковые цепи. Вновь завязалась перестрелка. В это время Краснову доложили, что из Павловска, угрожая правому флангу также наступают советские части. Нужно было быстро решать исход боя за Царское Село. Краснов приказал артиллеристам открыть огонь. После нескольких залпов солдатская масса рассеялась. Часть из них отбыла в эшелонах на Петроград. Остальные укрылись в казармах, оружия не сдали, но и активных действий также не предпринимали.

Уже в сумерках Царское Село было занято казаками. В первую очередь, станция железной дороги, радиостанция и телефон. Глубокой ночью - дворцы.

Краснов написал позже: «Победа была за нами, но она съела нас без остатка». Надо было, используя фантастический успех, немедленно, той же ночью врываться в Петроград, но усталость взяла своё. Люди и кони за двое суток вымотались совершенно. И не только физически. К Краснову прибыли комитетчики и заявили, что без пехоты дальше не пойдут. И эти требования были оправданы. Вся стратегия сводилась к тому, что в окрестностях Петрограда сосредоточатся корпуса и дивизии, и лишь тогда войска войдут в столицу. На деле же замаячила перспектива воевать одним и в дальнейшем. И казаки всё это видели и понимали. Видели также, что их была горсть, и что все тяготы похода неизбежно ложились на одних и тех же, на тех, кто пока ещё соглашался их выносить.

За весь день 28 октября подошли три сотни 1-го Амурского полка. Однако амурцы заявили, что держат нейтралитет, «участвовать в братоубийственной войне не будут». Не доходя до Царского Села, они расположились в деревнях и отказались даже выбросить заставы для его охранения.

В этих условиях Краснов принял решение остановиться для отдыха и рекогносцировки и назначил на 29 октября днёвку в Царском Селе. Возможно, это и погубило предприятие, но двигаться дальше он просто не мог. Выражали недовольство не только младшие чины, но и офицеры. Их возмущало присутствие и поведение Керенского. Его совершенная, ничуть не скрываемая оторванность, как от реальной жизни, так и от людей. Его привычка бросаться словами, даже не задумываясь о последствиях и об ответственности. Его принятые всерьёз обещания привести на помощь горсточке казаков «настоящие» войска, обернувшиеся на деле полной несостоятельностью. Требовали убрать Керенского из отряда и казаки. На счастье в расположение прибыли Войтинский и Верховный комиссар Временного правительства В.Б. Станкевич, которые в открытом общении призвали казаков не отказываться от наступления на столицу.

К Краснову зашёл Савинков. Проинформировал, что беседовал с офицерами и предложил генералу сместить и арестовать Керенского и стать во главе похода самому. Краснов отказался, не задумываясь. Всё и так было авантюрой чистой воды. Отстранение Керенского, ничего не прибавив, оттолкнуло бы многих и окончательно сорвало с предприятия даже и видимость законности. Всё решалось на самом деле лишь одним. Подойдёт или нет на помощь крупная часть. К тому же, Керенский на положении гостя был у Краснова под защитой, и генерал не хотел предательством поставить под сомнение, не запятнанную в сражениях Великой войны, репутацию. Керенский после уговоров согласился уехать в Гатчину, где штаб корпуса успел уже развернуть связь с фронтом и Ставкой.

Всё внимание Краснова было уделено усилению отряда. Прибывали группами юнкера из Петрограда. Прибыла с одним лишь холодным оружием запасная сотня Оренбургского сводного полка. К вечеру высадились, наконец, в Гатчине три сотни 9-го Донского. Присоединились к отряду блиндированный поезд с командой и два орудия запасной конной батареи из Павловска, наполовину без прислуги. Из всего Царскосельского гарнизона не присоединился ни один человек. Краснов разговаривал с офицерами, они пытались вывести солдат. Но резолюции стихийных митингов были неутешительны. Удалось добиться лишь обещания, «что не ударят в спину». Не оказала поддержки и находившаяся здесь же распропагандированная пулемётная команда 14-го Донского полка. Переговоры дивизионного комитета с пулемётчиками вылились в бесконечный спор людей, говоривших на разных языках.

К вечеру Краснов имел девять конных казачьих сотен при восемнадцати орудиях, до взвода юнкеров, блиндированный поезд и броневик «Непобедимый». Керенский, Савинков и Станкевич требовали наступать. По их сведениям восстание против большевиков в столице было в самом разгаре, а казачьи полки, вместе с преображенцами и волынцами ждали лишь, когда корпус войдёт в столицу с юга. Доводы их показались Краснову не лишёнными здравого смысла. Гражданская война, только ещё завязывающаяся, не была войной в полном смысле этого слова. Здесь всё решало не только соотношение сил и средств, но, прежде всего решимость, твёрдость и переменчивое настроение солдатских масс. Если солдаты Петроградского гарнизона настроены были столь же «решительно», как и Царскосельцы, войти в город даже и с наличными незначительными силами представлялось возможным. А там уже могло случиться, что угодно. От мгновенного разгрома на улицах до выступления в поддержку корпуса означенных Керенским полков.

Вечером к Краснову прибыли представители дивизионных комитетов. До крайности смущённый подъесаул Ажогин подтвердил, что без пехоты казаки вперёд не пойдут. Более того, было сказано, что раз пехотные части не подходят, значит, все они за большевиков. Краснов откровенно высказал свои соображения. Заверил комитетчиков, что если не было бы шанса, он бы их очертя голову не повёл. Предложил произвести разведку боем и, если и в самой столице никто не поможет, отойти. Комитетчики сдались, заверив, что приказы генерала будут исполняться в точности. Настроение в сотнях, было, конечно, уже не то.

- Не придёт эта помощь! Все против нас! - с тоскою сказал кто-то из казаков.

Всю ночь казачьи заставы под Александровской станцией перестреливались с матросами. Ночью же отряд матросов из Красного Села вышел к железной дороге и обстрелял поезд, шедший с Осадным артиллерийским полком из Луги. Видимо, решимости драться у артиллеристов не было. Они остановили эшелон и частью сдались, а в большинстве просто рассеялись кто куда. Матросы начали снимать с орудий замки. Лишь под прикрытием огня с подошедшего бронепоезда, удалось их отогнать и отвести своими уже силами эшелон с орудиями обратно в Гатчину.

Ранним утром 30 октября прорвавшийся из Петрограда гимназист передал Краснову крошечный клочок бумаги, на котором стоял бланк Союза казачьих войск и мелким почерком было написано:

«Положение Петрограда ужасно. Режут, избивают юнкеров, которые являются пока единственными защитниками населения. Пехотные полки колеблются и стоят. Казаки ждут, пока пойдут пехотные части. Совет Союза требует вашего немедленного движения на Петроград. Ваше промедление грозит полным уничтожением детей-юнкеров. Не забывайте, что ваше желание бескровно захватить власть - фикция, так как здесь будет поголовное истребление юнкеров...»

Краснов предъявил записку казачьим представителям. Казалось, казаки приободрились. Днём, разбросав по сторонам разведку, двинулись на Пулково. Блиндированный поезд осторожно продвигался по Варшавской ветке на Петроград. У деревни Редкое Кузьмино перед оврагом остановились в виду позиции советских войск. Пулково было - как на ладони. Склоны Пулковской горы изрыты были окопами, заполненными многими тысячами красногвардейцев. Здесь были уже не солдаты-пехотинцы. В центре рабочие дружины, по флангам отряды матросов. Три броневика, ободряя пехоту, курсировали по шоссе. Густые советские цепи спускались от Пулковской горы навстречу спешившимся казачьим сотням. Перестрелка шла уже вовсю.

Напрашивался обходной манёвр. Но необходимость удерживать ветку Царское - Гатчина, угроза левому флангу со стороны вновь активизировавшейся Красносельской советской группировки, а главное, катастрофическая нехватка сил и средств, делали его невозможным. Краснов приказал выставить за деревней орудия и их огнём сдерживал противника. Один из разрывов накрыл советский броневик. Команда его покинула боевую машину и та осталась на дороге. На левом фланге казаки-пулемётчики оттеснили красногвардейцев до деревни Сузи. Однако очевидно было, что красногвардейцы решили обороняться, никаких митингов у Пулково не будет, и одним лишь артиллерийским огнём их с позиций не собьёшь. На то, чтобы выдавить противника с укреплённой позиции, просто не было сил.

Задуманную рекогносцировку можно было считать завершённой, но Краснов не торопился выходить из боя. Он рассчитывал, что гром орудий под самым Петроградом станет сигналом, если не для солдат гарнизона, то хоть для расквартированных в столице трёх Донских казачьих полков. И они выступят на помощь. Понимал генерал, что на это даже и в самом благоприятном случае потребуется время, и решил держаться до вечера.

Около полудня от дозорных прибыло донесение, что от Московского шоссе в тыл отряду движется колонна солдат Измайловского полка в несколько тысяч штыков. Навстречу Краснов выслал тридцать казаков и бронепоезд. После первого же орудийного выстрела полк в полном составе рассеялся. Под впечатлением этой «победы» командир Оренбургской сотни атаковал по собственной инициативе деревню Сузи. Рабочие частью дрогнули, матросы же проявили стойкость и встретили атакующих ружейно-пулемётным огнём в упор. Атака захлебнулась. Погибли командир сотни и ещё 18 оренбужцев. Дело было, конечно, не в потерях, не столь и значительных. Неудача подействовала на казаков угнетающе.

Вскоре матросы установили на Пулковской горе прибывшее дальнобойное морское орудие. Оно открыло огонь по цепям, по коноводам и по шоссе в тылу. Несколько снарядов разорвалось в близости от Царского Села, что мгновенно изменило к худшему настроение солдат гарнизона. Они приняли резолюцию, в которой требовали прекращения боя, угрожая в противном случае, ударить корпусу в тыл. Выставили у артиллерийского склада многочисленную команду, которая заявила посланным за боезапасом казакам, что гарнизон, соблюдая нейтралитет, никому ни снарядов, ни патронов не выдаст. /* Это называется не нейтралитетом, а предательством, диверсией – срывом поставок боеприпасов во время боя.

Батареи смолкали одна за другой. В сумерках казаки самовольно начали покидать позиции. Матросы, более не сдерживаемые, перешли в наступление и выходили уже к Варшавской железной дороге, к Царскосельской станции, в тыл.

Помощи не было и с каждым часом становилось лишь очевиднее, что её и не будет. В одной из пустых дач Краснов написал приказ 3-му конному корпусу об отступлении. Отходили сразу на Гатчину, так как Царское Село, с его огромным парком и ненадёжным гарнизоном оборонять ничтожными наличными силами было невозможно.

В час ночи 31 октября Краснов прибыл в Гатчинский дворец, и прямо сказал, что если помощь не придёт, придётся уходить. Деморализованные сотни 9-го Донского полка рыть окопы и занимать оборону отказались. Выручили подошедшие накануне из Острова две сотни 10-го Донского, перекопавшие и перекрывшие все дороги.

Прибыли с предложением о мирном договоре с большевиками представители «Викжеля». /*Партийные миротворцы предложили признать власть партийных бандитов, захватчиков./ В дворцовой гостиной в присутствии Краснова, начальника штаба полковника Попова и подъесаула Ажогина долго совещались Керенский, Станкевич, Войтинский и Савинков. Против мира с большевиками определённо высказывался один лишь только Савинков. На вопрос, способен ли корпус обороняться в Гатчине, Краснов ответил, что в одиночку, с учётом морального состояния казаков - нет. Керенский высказывался в том смысле, что если хоть один большевик войдёт в правительство, работать с ним будет невозможно. Как будто кто-то ещё о чём-то его спрашивал... Решили всё же условия «Викжеля» принять, в связи с чем в Петроград выезжал Станкевич. Савинков направился в расположение Польского корпуса, который по его сведениям готов был драться. Войтинский - в Ставку за ударными батальонами.

Между тем, в свои переговоры вступили и комитетчики. К ним прибыли большевистские агитаторы и предложили договориться с казаками «через головы генералов». По просьбе казаков Краснов составил текст возможного договора:

- большевики обязуются прекратить всякие бои в Петрограде и амнистируют захваченных юнкеров и офицеров;

- войска отводятся на оговоренные рубежи под Петроградом;

- стороны до окончания переговоров правительств указанную линию не переходят; в случае срыва переговоров и перехода демаркационной линии, обязуются предупредить об этом за 24 часа.

С этими мирными предложениями казачьи парламентёры направились в Царское Село. Свою текстовку составил и Керенский. Её повёз на автомобиле один из его адъютантов капитан Кузьмин.

В 3 часа ночи 1 ноября прибыл с переговорщиками в сопровождении одного матроса П.Е. Дыбенко. Пройдя в казармы, он умело и тактично начал агитировать казаков, убеждая их прекратить сопротивление. При этом держался уверенно и более чем раскованно. Легко и к месту шутил.

- Давайте нам Керенского, а мы вам Ленина предоставим, хотите ухо на ухо поменяем! - говорил он, смеясь.

Своей открытой, располагающей внешностью, своей внутренней силой и молодым задором он к середине дня почти уже очаровал как казаков, так и офицеров. Тут вдруг стало известно о присланной Савинковым телеграмме. В ней говорилось, что батальоны ударников следуют в эшелонах на помощь и к вечеру будут в Гатчине. Растерянные казаки вновь заколебались и предъявили Дыбенко ультиматум. Они потребовали тут же «подписать договор, в котором казаки отказываются от вооруженной борьбы... но с тем, чтобы их пропустили на Дон и Кубань с оружием в руках». Взвесив все обстоятельства, Дыбенко договор подписал.

Тут же казаки единогласно приняли постановление об аресте Керенского. К Краснову ворвался комитет 9-го Донского полка во главе с войсковым старшиной Лаврухиным. Казаки настаивали на немедленной выдаче Керенского. После недолгого спора Краснов согласился, чтобы комитетчики выставили свой караул у дверей апартаментов Верховного. Когда они ушли, Краснов прошёл к Керенскому и предложил ему пока ещё не поздно, покинуть расположение корпуса. Двор уже полон был казаками, переговорщиками от «Викжеля» и прибывающими понемногу от большевиков матросами. Однако дворец имел множество выходов, а часовые стояли только у парадного входа.

- Как ни велика вина ваша перед Россией, - сказал на прощанье Краснов, - я не считаю себя вправе судить вас. За полчаса времени я вам ручаюсь.

Генерал, по его словам, сделал так, чтобы караул от 9-го Донского определённое время собрать не могли. А когда, наконец, собрали и пошли осматривать помещение, Керенского во дворце уже не было.

Александра Фёдоровича забросило на самый верх лихое время. Оно же без сожаления столкнуло его с политического Олимпа. Сама специфика Временного правительства, которое так активно занималось обсуждениями и разговорами и так робко бралось за разрешение нарастающих с ужасающей быстротой проблем, сделало возможным приход Керенского во власть. Его неординарность, несомненные ораторские способности, склонность к позе в защитном френче не могли остаться незамеченными.

В благополучной небольшой стране, где государственные институты и экономика работали и сами по себе, такой человек, возможно, и пришёлся бы ко двору. Он был неплох в марте, ещё приемлем в июле и даже августе. Но усталой, задыхающейся, разуверившейся во всём России образца осени 1917 г. требовалось уже нечто совершенно иное. Александр Фёдорович прекрасно это чувствовал и понимал, но власть влекла его своим блеском и не отпускала. Все метания его между Корниловым и Советами, всё дальнейшее, бессмысленное и обречённое, легко перевесил бы в памяти потомков своевременный уход.

Но Керенский не решился и на это. И в результате от него отвернулись все. Он долго ещё не верил, что всё осталось в прошлом, всё пытался приткнуться то к Каледину, то даже к чехословакам в Сибири. Но тщетно. В одночасье выяснилось, что Александр Фёдорович был узнаваем исключительно, как лицо, олицетворяющее верховную власть. А сам по себе никому уже не был интересен. Свой шанс Керенский не упустил. Он от него с гадливым страхом отвернулся...

Краснов же при всём при том, при всех его промахах, неоднозначности убеждений и характера оставался ещё востребованным.

К Гатчинскому дворцу между тем подтянулся Финляндский пехотный полк. За ним следовали отряды матросов и красногвардейцев. В Гатчине скопилось до двадцати тысяч советских войск, среди которых совершенно растворились деморализованные куцые казачьи сотни. Перемирие обернулось тем, что казаки, по сути, оказались в плену. Начались неизбежные стычки, но к чести Дыбенко и прибывшего с матросами М.Г. Рошаля, все эксцессы и недоразумения они тут же пресекали на корню. По чьей-то инициативе разоружили было одну из сотен 10-го Донского полка. Но стоило лишь Краснову указать на нарушение перемирия, оружие тут же вернули.

Уже ночью в Гатчину прибыл Муравьёв и сразу же попытался арестовать Краснова. Однако дивизионные комитетчики, во главе с измученным от усталости и бессонницы Ажогиным, своего командира в обиду не дали. Пристыженный Муравьёв даже извинился. Вскоре все сидели покоем и за столом мирно вспоминали, кто и с кем вместе служил, разбирали детали боя у Пулковских высот.

Прибыл Дыбенко, предложил Краснову с утра выехать в Петроград для переговоров по поводу того, что же всё-таки делать с казаками. Генерал вынужден был согласиться. Его взялись сопровождать полковник Попов и один из офицеров.

В Петрограде Краснова не расстреляли. В Смольном так и не решили, как с ним поступить и, в конце концов, отпустили. С одной стороны, большевики не хотели конфликтовать с казаками, а расстрел популярного казачьего генерала с незапятнанной фронтовой репутацией вполне мог такой конфликт спровоцировать. С другой стороны, после напряжения первых дней всё вдруг стихло. Выяснилось, что, по крайней мере, в центре советской власти ничто уже не угрожает. Да и казаки повели себя точно так же, как и хлынувшая с фронта пехота. Различие состояло лишь в том, что солдаты расходились с фронта неорганизованными толпами, а казачьи полки всё же сотнями, при офицерах, оружии, даже артиллерии.

Но как те, так и другие, одинаково стремились домой, одинаково воевать ни с кем и ни за что больше не желали. Одинаково для новой власти никакой опасности уже не представляли.

Краснова, в конечном итоге, просто отпустили.

9 ноября Краснов с женой прибыл в Великие Луки. Здесь же в эшелонах стоял, ожидая отправки на Дон, 10-й Донской полк. Казаки сразу же заявили адъютанту, что с собой генерала не возьмут, так как это может привести к столкновению с большевиками.

Разложение уже коснулось и их, только что шедших на Петроград защищать избранную власть. Это был лучший полк корпуса, с которым Краснов прошёл Великую войну с 1915 г. Мобилизовать его для борьбы с кем бы то ни было, за какую угодно идею, было невозможно. Всё свелось к одному, какой угодно ценой ехать по домам. Краснов отправил Каледину письмо, в котором поделился своим опытом и наблюдениями. Выводы его были неутешительны. Донские полки в нынешнем их состоянии воевать против большевиков даже и «за свободу Дона» не станут. Необходимо их как можно скорее распустить и провести мобилизацию среди не успевшей хлебнуть войны казачьей молодёжи.

12 ноября 1-я Донская казачья дивизия начала выдвижение на Дон. Уссурийская дивизия добилась своей отправки на Дальний Восток. Краснов пытался передать имущество корпуса Каледину но без особого успеха. 11 января 1918 г. все корпусные деньги были сданы в Великолукское казначейство. 3-й конный корпус прекратил своё существование.

Вскоре развернулись бои под Чертково. Время заигрывания с донскими казаками закончилось, сменившись объявлением вне закона Каледина и Краснова.